– Успокойтесь, – заклинал ее Депюи. – Не шевелитесь.
И, благодаря Коллиару, у нее это получалось. При его поддержке порез был успешно зашит, и Салли не терпелось поскорее вернуться к прежней деятельности, чтобы удержать этот чертов корабль на плаву.
Как только Коллиар ушел обратно на палубу, Салли тоже поднялась и возобновила прерванную работу, вынося из глубины трюма запасные паруса и части рангоута и используя каждый подходящий кусок дерева для бесконечного латания корпуса корабля. Она находила дело и членам французского экипажа – никого нельзя было оставить в стороне, даже раненых. Самые немощные занимались снастями, приводя в порядок то, что еще можно использовать, и распуская на пеньку для законопачивания совсем непригодные тросы и лини.
На третий, а может, и на четвертый день боль высосала из нее последние силы. Лицо по-прежнему пылало. Казалось, будто ее кожа обожжена, а постоянная битва за спасение корабля начала походить на сцену из «Ада» Данте – напрасную борьбу, которой не видно конца. Да и сам трюм корабля, темноту которого едва разбавлял тусклый свет лампы, тоже напоминал преисподнюю.
Салли выбралась на палубу в надежде, что прохладный ночной воздух остудит ее жар.
– Кент, мне не нравится ваш вид, – достиг ее ушей голос Коллиара. – Немедленно идите отдыхать.
– Я отдохну, когда закончится этот чертов шторм. Он ведь стихает, как вы думаете? – Салли подставила лицо благословенной прохладе дождя, чтобы эти струи омыли ее, гася огонь и снаружи, и внутри.
Разрази ее гром, но сейчас бы она многое отдала за глоток настоящего английского чая!
И это была последняя мысль перед тем, как ночь окончательно накрыла ее и погрузила в непроглядную тьму.
Прошло еще почти три дня, прежде чем шторм начал затихать. А всего они провели семь суток в непрерывной работе. Семь дней постоянной тревоги. И семь дней Дэвид наблюдал за ухудшением состояния Салли. Семь дней самобичевания, когда он анализировал свои действия и сожалел, что не поступил иначе.
Коллиар вполне мог бы предотвратить случившееся. Это вообще не должно было произойти. И это не произошло бы, если бы он не пытался играть с судьбой и оставил Салли на «Дерзком». Ему не следовало брать ее с собой. Нужно было предоставить ее самой себе. Но он этого не сделал.
Семь дней он пребывал в страхе. Он никогда в жизни так не боялся. Он боялся, что Салли умрет у него на глазах и он ничем не сможет ей помочь.
Поэтому на седьмой день, при первых признаках улучшения погоды, Дэвид снова выбрался на палубу.
– Моффат, спускайте шлюпки и тяните трос к «Дерзкому». Будем и дальше буксировать эту чертову посудину. Давайте, пошевеливайтесь!
Черт… Ну зачем он срывает досаду на Моффате, показывающем настоящий пример самоотверженности? Как, впрочем, и все остальные, кто находился здесь под его командованием. Каждый работал до тех пор, пока буквально не падал без сил. После этих семи дней даже Моффат выглядел так, словно его пороли шомполами.
И, наверное, на всех кораблях люди пребывали сейчас не в лучшем состоянии. Те, кто вообще остался в живых. Коллиар огляделся вокруг. Практически каждый из стоящих на якоре кораблей был измочален отбушевавшим штормом, а некоторые – и британские, и французские, и испанские – и вовсе ушли на дно. Судьба – довольно странная и непредсказуемая штука. И Дэвид совсем не удивится, если выяснится, что непогода унесла больше жизней, чем пушечные ядра. Но пускай Господь отправит его прямиком в ад, если он допустит, чтобы и Салли стала одной из многочисленных жертв.
Коллиар сделал для нее все возможное: позаботился, чтобы она находилась в сухости и не вставала – но этого оказалось недостаточно. Справиться с охватившей ее лихорадкой было ему не по силам. Кроме того, у него было слишком много дел, ему приходилось спасать множество жизней, и поэтому все, что он мог, это поднять ее с палубы, где она упала, отнести вниз и время от времени навещать.
Как только «Свифтшуер» снова прицепили к «Дерзкому», Коллиар перенес Салли в шлюпку и переправил на родной корабль, где мистер Стивенс мог позаботиться о ней надлежащим образом. Он больше не мог доверять заботу о Салли месье Депюи, этому французишке с бегающими ехидными глазками. В конце концов, именно под его присмотром ее состояние так резко ухудшилось. Несмотря на предпринимаемые им меры, Салли практически постоянно находилась в бреду.
Вскоре они причалили к «Дерзкому», и капитан Маколден сдвинул брови, наблюдая с высоты шканцев за тем, как Коллиар передает на палубу вялое тело «гардемарина Кента».
– Что случилось, мистер Коллиар?
– Кент получил ранение, сэр.
– Каким образом?
– При высадке на «Свифтшуер», еще до шторма. – Коллиар поднялся на палубу и уже хотел забрать Салли из рук боцмана, но вовремя спохватился. – Сэр, если вы не возражаете, я отнесу мистера Кента к мистеру Стивенсу?
– Мистер Стивенс по-прежнему на борту «Тоннанта». А что, это так срочно? – Но, видимо, подумав, капитан решил не продолжать этот разговор при свидетелях. – Отнесите мистера Кента в его каюту, а затем зайдите ко мне. Нам приказано следовать в Гибралтар, и потому необходимо многое сделать, а также обсудить.
Коллиар не мог не заметить, что после шторма «Дерзкий» находился в отличном состоянии – корпус и такелаж были приведены в порядок, все переборки и мебель в кают-компании вернулись на прежнее место. В обычной ситуации он испытал бы гордость по этому поводу.
Оставив бледную и вялую Салли на попечении Пинкертона, Коллиар сразу же отправился в каюту капитана, спартанская обстановка которой показалась ему верхом роскоши после разрухи, царящей на «Свифтшуере». И он как-то вдруг осознал, что очень и очень грязен, поскольку не стал тратить время на то, чтобы сменить сильно испачканную униформу, в которую облачился еще до боя. Вероятно, от него исходил не самый изысканный запах, но сейчас ему было не до приличий.